Образы античной мифологии в мировой поэзии

Да, Сигурд умервщлен! Из шерсти покрывало
от головы до пят героя облекло.
Прекрасный труп лежит на плитах тяжело;
дымящаяся кровь еще бежит вдоль зала.

Четыре женщины, подруги королей:
вот Гудрун франкская, скорбящая вдовица,
вот гуннов сумрачных усталая царица,
вот мать водителей норманских кораблей.

И, сидя на полу у неживого тела,
меж тем, как эти три склоняются в слезах,
бургундка Брунгхилд стон таит в немых устах,
без слез глядит на тех, кем горесть овладела.

Вот Герборг, на спину откинув тьму волос,
воскликнула: "Печаль ты знаешь в полной мере
теперь, о женщина! Но горше есть потери:
у гуннов больше мук узнать мне довелось.

Увы! Не я ль мечи увидела в пожарах?
Погибших братьев кровь на зелени лугов,
тела, влачимые хвостами жеребцов,
немые головы на седлах свевов ярых?

Досталась я вождю, и шесть тяжелых лет
его доспех в шатре я чистила покорно.
Взгляни! На мне еще пылает след позорный -
ременного кнута и цепи жгучий след!"

Умолкла Герборг. Вот речь Урланд: "О царицы!
Как ваша боль легка и как тяжка моя!
Среди чужих полей в могилу лягу я,
с родной Нормандией пришлось мне распроститься!

А я ведь видела, как, в брызгах волн морских,
крепили сыновья широкие ветрила.
Моим седым кудрям не ведать ласки милой:
глубинный горький ил сокрыл детей моих!

О женщины! Я так стара и одинока,
искривлена спина, и сердца скорбь сильней,
и не увижу я, как - мозг моих костей -
заулыбается мне внук голубоокий!"

Умолкла и она. Вот Брунгхилд, сдернув плат,
которым был покрыт король, во сне убитый,
глядит на золото кудрей, на лоб открытый,
на мужественный торс, навек лишенный лат.

И, царственной вдовой, указывает взглядом на десять троп души, умчавшейся в туман, -
на десять гибельных, разверзтых, страшных ран,
с которыми настал конец земным отрадам.

Тут Гудрун издает три раза дикий крик:
"О Сигурд! Сигурд мой! О, как же я несчастна!
Зачем я не ложусь с ним вместе в склеп ужасный!
Мой Сигурд умервщлен, умру я через миг!

Когда я, девою, к нему, вождю, герою,
в наряде золотом и в серебре венца
пришла, о небеса! тот день не знал конца,
и сердцем пела я: судьба, борись со мною!

О женщины! Вчера все было, а потом
любимый конь его вернулся, весь дрожащий;
был пеной бешеной замаран круп блестящий,
и слезы падали из конских глаз ручьем.

Откуда, добрый конь? С кем ты носился в сече?
Где повелитель твой? Но конь свалился с ног
и, подметая пыль хвостом, бессильно лег
и долго ржал, почти со скорбью человечьей.

- Ступай вслед ворону, за клекотом орла,
царица! - Гаген мне сказал жестокосердный. -
Вновь Сигурд ждет тебя на ложе, столь же верный,
и волки лижут кровь, пока она тепла!..

Будь проклят, подлый франк, принесший смерти слово!
А если буду жить, отдаст он душу мне!
Но вы? Зачем вы так вопите в тишине?
Что ваши гордости перед тоской суровой?"

Тут Брунгхильд поднялась и закричала: "да!
Довольно верещать, болтливые сороки!
Когда б моих ночей вы знали плач жестокий,
от ваших воплей что осталось бы тогда?

Ты, Гудрун, выслушай! Мои слова правдивы.
Был Сигурд мной любим. Но он тебя любил.
И в сердце у меня зажегся гневный пыл, -
в крови десятка ран не тонет он, строптивый.

Как будто в первый день, теперь меня он жжет.
Но Сигурд плакал бы над мертвою женою…
Я это сделала! Отомщена я вдвое:
плачь по ночам и мучься в свой черед!"

И, выхватив кинжал, таившийся под платьем,
бургундка королев отбросила в борьбе,
и, десять раз клинок вонзивши в грудь себе,
на франка рухнула и умерла с проклятьем.